Ничего не останется от нас, нам останемся может быть только мы...
Я сижу в Лондоне.
Минск утонул в тумане, из которого, как айсберги, выныривают дома сталинского ампира.
Съездила к маме. Мама бодра, весела, щеголяет в малиновом спортивном костюме. Погнала меня в магазин за йогуртами и салом - ибо первая мысль после наркоза была - хочу сала.
Успели вовремя - состояние внутренних органов было таково, что могло открыться сильное внутреннее кровотечение.
Все к лучшему.
С завтрашнего дня сажусь на диету, а сегодня не смогла удержаться от того самого пирога в Лондоне.
Вопреки лету,здесь снова стало хорошо. Это осеннее место.
Минск дышит на меня спокойствием и гладит по плечам. " Успокойся, дочка, я не дам тебя в обиду".
Минск утонул в тумане, из которого, как айсберги, выныривают дома сталинского ампира.
Съездила к маме. Мама бодра, весела, щеголяет в малиновом спортивном костюме. Погнала меня в магазин за йогуртами и салом - ибо первая мысль после наркоза была - хочу сала.
Успели вовремя - состояние внутренних органов было таково, что могло открыться сильное внутреннее кровотечение.
Все к лучшему.
С завтрашнего дня сажусь на диету, а сегодня не смогла удержаться от того самого пирога в Лондоне.
Вопреки лету,здесь снова стало хорошо. Это осеннее место.
Минск дышит на меня спокойствием и гладит по плечам. " Успокойся, дочка, я не дам тебя в обиду".
Правда, это для меня. У меня детство и плюс кровь.
И я очень рад, когда кому-то еще тоже там уютно.
У меня видимо на волне читаемых книжек вообще ощущение... партизанской землянки или заброшенного хутора. Ты измученный, кугом - пустота и только кратеры воронок, трупы и безысходность. А из-под земли появляется такой коренастый дядька с добрыми и почему-то тёмно-серыми глазами, и обязательно усатый. И обнимает так за плечи, и пальцы пахнут махоркой. И ты просто понимаешь, что ты не один. И что бороться - можно, нужно.
Я в шесть заканчиваю и еду к родителям афиши печатать. Где-то до/после могу ловиться.